Центральное место занимает образ Старца в белых одеждах и с крестчатым нимбом. Несомненно, это не Бог Отец. Вторую заповедь ветхозаветного Моисея, суть которой состояла в запрете изображать невидимого Бога, христианская церковь никогда не отменяла. «Бога не видел никто никогда, Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил.»,- утверждает Евангелие от Иоанна (Ин. 1:18).

Иными словами, Бога-Отца изображать нельзя ни под каким видом, изображается только Воплощенный Бог-Сын, так как он был видим и следовательно описуем, «мы изображаем Его так, как Он был видим на земле, находясь между людьми" говорится в Деяниях 7-го вселенского Собора (Слово Иоанна Фессалоникийского). На это также обращает внимание св. Иоанн Дамаскин: «Мы не изображаем Господа Отца потому, что не видим Его, если бы мы видели Его, то и изображали бы».

В книге пророка Даниила описывается следующее видение: «… поставлены были престолы, и воссел Ветхий днями; одеяние на Нем было бело, как снег, и волосы главы Его — как чистая волна; престол Его — как пламя огня, колеса Его — пылающий огонь». (Дан. 7: 9.) Но если Ветхого Днями можно в принципе видеть, значит, Его можно изображать и Его изображали.

Согласно Святотеческому Преданию, образ Ветхого Денми однозначно трактуется, как образ Иисуса Христа. С этим созвучно и видение апостола Иоанна в Откровении: «Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом: глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный;» (Откр.1:12-14). О том что это видение апостола Иоанна тождественно видению пророка Даниила говорят Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин и др.

В середине росписи привычный нам образ Иисуса Христа — муж среднего возраста и тоже с крестчатым нимбом. Голубь же обозначает Присутствие Святого Духа, т.к. Богородица зачала Богомладенца наитием Св Духа. Во время Благовещения Дух сошел на неё и произошло непорочное зачатие уже БОГОЧЕЛОВЕКА.
Конечно, подобные дидактические изображения всегда балансируют на грани и часто трактуются не так, как задумывал автор. Что, собственно и произошло в данном конкретном случае.

И так, вернемся теперь к новгородской иконе. Надписанием «Отец, Сын и св. Дух» новгородский мастер превращает икону в изображение св. Троицы. Надписанием «IС ХС» новгородский иконописец пытается сохранить формальную верность византийскому образцу, но сам он уже понимает «Старца» как аллегорию невидимого Бога Отца. Аллегории такого рода были несвойственны восточному православию с его своеобразным «мистическим реализмом», но зато очень характерны для католического Запада.

Автор новгородской иконы «Отечество», несомненно, испытал определенное влияние католицизма, ввиду постоянного культурного обмена торгового Новгорода с Западной Европой. Наметившийся в новгородской иконе отрыв от восточно-православной традиции был первым шагом на пути дальнейшей трансформации этого иконографического типа, которая давно началась на западе и постепенно начала внедряться также и в православную иконографию.

Надо сказать, что это внедрение встретило на Руси длительное и упорное сопротивление, особенно со стороны интеллектуальной элиты. Но с учетом отсутствия систематического богословского образования, и соответственно с учетом упадка богословской мысли на поствизантийской Руси вообще, возобладала западная традиция. Далее, этот процесс только усугублялся. В более поздних русских иконах типа «Отечество» надписание «IС ХС» над Ветхим Деньми и крестчатый нимб исчезают, уже не оставляя у верующих сомнения, что Старец на престоле означает исключительно Бога Отца.



И еще одна ссылка, хотя и не совсем о том же (а вроде бы и совсем не о том же):

Если угодно, земное Отечество – это икона Отечества Небесного, образ, обращаясь к которому, мы устремляем свой внутренний взор к Отечеству Небесному; заботясь о созидании которого, мы заботимся о созидании в себе христианина. И в этом смысле помянутый уранополитизм сроднен ереси иконоборчества.

Лик иконы может быть затемнен от времени, он может быть исковеркан, поруган и осквернен, но, несмотря ни на что, в иконе мы продолжаем видеть икону, а не просто доску, покрытую красками. И чувство благоговения и любви к иконе отнюдь не отменяет чувства благоговения и любви к Богу и стремления в Небесное Царствие.

Больше того, наша цель как граждан своего земного Отечества состоит в том, чтобы эту икону привести в надлежащий вид, «отреставрировать» ее, если угодно, умолить Господа ее освятить, если она была осквернена, и молиться перед ней с благоговением и любовью.

Увы, чувство патриотизма в высшем, лучшем значении этого слова утрачено многими. И именно это как раз свидетельствует не о высоте духовной жизни, а о ее ущербности. Если угодно, это свидетельствует о духовном инфантилизме, мнении, что духовная жизнь возможна в отрыве от конкретики и реалий земной жизни со всеми ее вызовами и данностями. Господь воспринял человеческую плоть, освятил и преобразил ее Своим воплощением. И жизнь телесная перестала считаться чем-то низменным и вторичным.

Русская Церковь на протяжении веков создавала эту икону Царствия Божиего, создавала жизнью множества людей, стремившихся к святости. Эти люди жили не только возвышенной духовной, но и душевной и телесной жизнью, и святость, освящение Духом Святым принимали не только души и даже не только тела (становившиеся по успении мощами), но и земля, и предметный мир. И именно из этого сочетания богатства духовной, душевной и телесной жизни складывалось постепенно то, что мы именуем сегодня Отечеством, Родиной. Что стремимся отстоять от поругания, что стремимся восстановить и освящения чего просим слезно у Господа.

Может быть, это о перестройке? Мы должны были преодолеть «перевал» и оказались в бесчеловечном мире, в котором важно, чтобы «бластер» был под рукой. А о простых земных вещах можем только догадываться и спрашивать стариков, потому что смысл происходящего ускользает. Но старики уходят, жертвуя собой. На смену им приходят вроде бы сверхлюди, герои. Но по сути — дети с оружием в чуждом мире. Что за мир, что за цивилизацию можно построить в таком месте — далеко-далеко от человеческого? Ведь это же о нас — или нет?
Или о переломных временах вообще? Сейчас — переломное время?
Оказывается, автор психоделической графики в этом мультфильме — еще и математик, и автор т.н. "Новой хронологии" А. Фоменко. Интересно.

Джеймс Хиллман: Я оказался в затруднительном положении, но всё же лучше сразу сказать: не нравится мне слово «творчество». Я изгнал его из своего словаря, вместе со словами «рост», «преданность», «одобрение». Это слова — вирусы, привносящие туманную идеализацию. Они заражают нас не подвергнутыми рефлексии идеалами, которых мы стремимся достигнуть, и не можем, а падая в погоне за ними, мы становимся ещё более тусклыми и обыкновенными. Слово «творчество» содержит отвратительный замаскированный морализм: подразумевается, что мы должны творить; в каждом есть творческий росток, истинное внутреннее «я», которое стремиться к творческому самовыражению в искусстве. В пример ставятся Моцарт и Ван Гог, противопоставляемые обычным людям. Существует психология творчества, и так далее. Гений — ладно, у каждого из нас есть свой гений или демон, но давайте лучше оставим творчество природе и почувствуем себя созданиями, а не создателями.

Англоязычный блог о реалистическом и «соцреалистическом» искусстве разных стран.

( Читать дальше )

Проясним. Вы понимаете непреодолимый трагизм грека – одного, перед лицом иррациональной, аморальной, чуждой ему судьбы? Христианский трагизм – другой, в его основе невозможность быть всегда христианином, дуализм плоти и духа, слабость, которая влечет его, и хорошо, что влечет к жизни чувственной, языческой. Трагизм христианской жизни плодороден, так как на этом болезненном дуализме основывается самое большое благо человека – личность. Я считаю, что только христианин может обладать личностью, которая для меня означает равновесие в изначальном синтезе этих двух противоположных тенденций.

Христианская жизнь означает сохранение ценностей души и постоянства этих ценностей. Таким образом – это оптимизм, уверенность, правое дело, плодородие.

И при всем этом, сейчас не каждый может стать православным. Есть много причин, которые препятствуют непосредственному и интимному познанию сути христианства. Счастливые, первые века после явления Христа стали историей. Таким образом, прошли те духовные формации, в которых был возможен короткий путь к Православию. Если быть до конца честными, необходимо признать: те из православных, жизнь которых была лишена беспокойства и внутреннего опыта не являются по-настоящему таковыми. Возможно верю, да не знаю во что, и не знаю цены веры, когда душа возвращается опустошенная учителями мира.

И все же, мы, молодежь, можем стать, не важно когда, православными христианами. Мы, все те, кто ощутил метафизический смысл жизни. Сейчас мы не стали. Но знаем, что будем. Мы не боимся ошибиться, став все вместе на этот путь, потому что знаем, что это есть праведный путь, который нам уготован.

Мирча Элиаде «Православие». 1927 год.

Якобы военные постеры Twitter, Google и Facebook.
Задумаешься, а точно «якобы»?

не сострадай больному бизнесмонстру,

бесчеловечеству. Прогресс — болезнь
приятная: предавшийся безумству

гигантом карлик мнит себя всю жизнь
— рой электронов чтит, как гор гряду,
лезвие бритвы; линзы увеличат

невласть немысли и согнут в дугу
где-и-когда, вернув немысль в неличность.
Мир «сделано» не есть мир «рождено» —

жалей живую тварь, любую, кроме
вот этой, мнящей, что она над всеми

владычествует. Мы, врачи, давно

рукой махнули — слушай: за углом
чертовски славный мир, ей-ей; идем

( Читать дальше )

Иными словами, в последние десятилетия вера превратилась в религиозное крыло политики идентичности. Как это ни странно, но религия секуляризовалась, теперь ею движет не столько стремление к благочестию и святости, сколько поиск себя и желание принадлежать к какой-либо группе. Подъем политики идентичности изменил значение не только понятия «религия», но и понятия «кощунство».

( Читать дальше )

А теперь о том, что же такое, на мой взгляд, поэма и почему я никак не могу согласиться с теми, кто считает ее Библией шестидесятых и «последней вспышкой русского национального сознания».

Во Владимире случился у него роман с секретарем комсомольской организации по имени Юлия. Юлия была прогрессивная девушка — ездила на мотоцикле, занималась стрельбой и жутко ревновала Ерофеева ко всем его многочисленным поклонницам. Существует легенда, что она даже хотела его застрелить. Так вот, в определенный момент Веня ушел от Валентины и вернулся к Юлии, которая жила в Москве и имела собственную квартиру. Это понятный, в общем-то, шаг. Рассеянный и непрактичный Веничка просто нуждался в ком-то, кто бы за ним следил, кто был бы ему чем-то вроде матери. Валентина такой женщиной не была, она мало чем отличалась от самого Вени. А вот Юлия стала для него именно таким человеком. Кроме того, по всей видимости он любил ее той любовью, что бывает только один раз. При встречах с друзьями Веня с гордостью рассказывал, что у него теперь есть даже холодильник. Юлия воспитывала его по «методу Макаренко» — давала деньги и посылала в магазин. Ну как он мог их истратить на выпивку? Но «не вынесла душа поэта». Юлия занималась биологией, и Веня нашел у нее сосуд с чем-то по запаху сильно напоминавшим спирт. Так случилось, что это оказался вовсе не тот спирт, Веня страшно отравился и после этого Юлия поставила ультиматум — «или я или пить». Веня ушел от нее (можно только предполагать, сколь тяжелым был для него этот шаг) и после этого никто уже не смог остановить его пьянства, до самой болезни. Даже новая жена Галина, которая появилась у него году в 76, уже после написания поэмы, и тоже стала ему чем-то вроде матери — не смогла. Зачем я здесь все это рассказал и какое отношение имеет Юлия к «М.-П.»? Самое прямое — буква «Ю». Буква «Ю» — это именно то, что могло спасти Ерофеева и не спасло. И то, что первой буквой младенца стала именно буква «Ю» ясно, на мой взгляд, показывает, что в это время было наиболее дорого Вене. Сын и любимая женщина — Юлия, такая другая и далекая, которая была потеряна раз и навсегда, у которой увела его более сильная — кориандровая.

«Я не знал, что есть на свете такая боль, и скрючился от муки. Густая красная буква „Ю“ распласталась у меня в глазах, задрожала, и с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду».

Так кончается поэма. И так кончается жизнь Венички, ведь все, что было потом — лишь попытки вернуться к сознанию, яркие, но редкие и ни в какое сравнение не идущие с той вспышкой, подобной последнему кричащему письму к любимой женщине с объяснениями, сбивчивыми и бесполезными. С оправданиями.

Я думаю, что «Москва — Петушки» и были таким письмом.





Иллюстрации к поэме «Москва-Петушки» Василия Голубева.

Понятия не имею, какую картинку сюда поставить. Пусть уж лучше без картинки, чем ставить что попало. Возможно, кто-нибудь знает, какая картинка сюда нужна, но не я.

Хорошей поэзии не существует. Хорошая поэзия становится уже чем-то большим, относящимся к мистическому мироощущению, к переживанию Духа. Возможно, молитвой. Светской поэзия как попытка установления отношений с Богом по определению быть не может. Плохая поэзия, она же поэзия — это глас «не перепрыгнувших пропасть». Поэт строит отношения и с миром, но не стоит считать мир чем-то отделенным от Бога.

( Читать дальше )

Итак, телесный труд был отдан на откуп всяческим самодвигам, которые при случае годились и против соседей; однако еще оставалась тяжкая умственная работа, а потому измыслили мы мыслящие из нас механизмы, как-то: мыслемолки и мысльницы, перемалывающие мир в цифры, а потом отделяющие зерна от плевел. Сперва строили эти машины из бронзы, но за ними приходилось приглядывать, что также утомляет; поэтому вывели мы из обычных зверушек цифроядных мыслюшек, что жили-поживали себе у желоба, предаваясь запрограммированным компьютациям и медитациям. Так доработались мы до первой в нашей истории безработицы.
Освободившись от тяжких трудов, имея множество времени на размышления, приметили мы, что не все идет так, как должно бы: ведь отсутствие нужды – еще не блаженство; и принялись мы практиковать Завет наизнанку, вкушая каждый из помянутых в нем смертных грехов уже не с трепетом и не втайне, как встарь, но вызывающе, явно и с возрастающим аппетитом. Опыты показали, что большая часть оных не особенно привлекательна, так что на заре Новой эры мы всецело переключились на грех, обещавший больше всего, а именно грех Облапизма, или Ложства, с такими его разрядами, как Чужеложство, Многоложство, Самоложство и прочие. Этот довольно-таки убогий репертуар мы обогатили рационализаторскими идеями; так появились облапоны, любвеобильные суперлюбы, половицы – пока наконец каждый живлянин не обзавелся в своем содомике полным комплектом блудных машин. Церкви, отнюдь не одобряя происходящего, закрывали на это глаза, ибо на крестовых походах давно был поставлен крест. По части прогресса лидировала первая держава Живли, Лизанция, которая крылатого хищника в своем гербе заменила, путем плебисцита, Порноптериксом, или Блудоптахой. Лизанцы, купаясь в благоденствии по уши, распускали все, что еще не было совершенно распущенным, а остальные живляне тянулись за ними по мере местных возможностей. Девизом Лизанции было: OMNE PERMITTENDUM, ибо всехотящая вседозволенность лежала в основе ее политики. Только живлянский медиевежда, что перелопатил наши средневековые хроники, сумел бы понять всю неистовость сокрушения прежних запретов: то был реактивный выброс в направлении, обратном стародавней аскезе и набожности. Однако же мало кто замечал, что живляне по-прежнему следуют букве Завета, хотя и навыворот.
Писатели прямо из кожи лезли, основывая грехопечатни, дабы наверстать многовековую отсталость, и печалились только о том, что никто уже не преследует их за смелость. Гимн молодежи, шествующей в первых рядах радикалов, звучал, сколько мне помнится, так:

Кирпично-медным
Сияя лбом,
Мы маму – в яму
И кол вобьем.
Потом на папу
Наложим лапу,
Сдадим на слом.
Сдохни, мать!
Папаша, сгинь!
Папе с мамою Аминь!

Умственная жизнь процветала. Из забвения были извлечены труды некоего маркиза Де Зада; они стоят особого разговора, поскольку повлияли на дальнейший ход нашей истории. Двумя веками ранее палач изгнал Де Зада как мерзавтора-писсуариста; его писания предали огню – к счастью, предусмотрительный маркиз заранее заготовил копии. Этот мученик и предвестник Грядущего провозглашал Сладость Гадости и Святость Греха, и притом отнюдь не из эгоистических, но из принципиальных соображений. Грех, писал он, бывает приятен, но грешить надлежит потому, что это запрещено, а не потому, что приятно. Ежели есть Бог, следует поступать назло Ему, если же Его нет – назло себе: в обоих случаях мы выказываем всю полноту свободы. Поэтому в романе «Кошмарианна» он выхвалял копролатрию, то есть культ дерьма, освящаемого на золоте под звуки благодарственных песнопений, ведь если бы его не было, объяснял он, следовало бы его непременно выдумать! Несколько меньшей заслугой представлялось ему почитание прочих отбросов. В вопросах семьи он был человек принципов: семью надлежало извести под корень, а еще лучше – склонить ее к тому, чтобы она сама себя извела. Эта доктрина, извлеченная из глубины веков, была встречена с восхищением и почтением. Лишь простаки цеплялись к словам, утверждая, что Де Зад ПРЕДПОЧИТАЛ помянутую субстанцию родным и близким, но как быть, если кому-то милее все же семья?
Лицемерие этих критиков изобличили задисты, ученики и душеприказчики маркиза, опираясь на теорию доцента Врейда. Сей душевед доказал, что сознание есть зловонное скопление лжи на поверхности души – из страха перед тем, что в середке («Мыслю, следовательно, лгу»). Однако же Врейд рекомендовал лечение, вытеснение и окончательное прекращение, тогда как задисты призывали к демерзификации путем наслаждения до пресыщения, а потому учреждали выгребные салоны и тошнительные музеи, дабы там потрафлять себе и своим ближним; помня же о заветах Де Зада, особенно культивировали эту последнюю часть тела. Как говаривал видный активист движения, доцент Инцестин Шортик, кто задов не знает, тому и наука не впрок, а живлянин-де задним умом крепок. Поскольку тогда уже много шумели об охране среды, задисты загрязняли ее сколько было мочи. Кроме копрософии волновала умы футуромантия. Пессимизм, столь модный в конце прошлого века, ныне высмеивался, ведь на одно рабочее место, теряемое вследствие роботизации, приходилось двадцать новых. Появились неизвестные прежде профессии, к примеру, оргианист, стомордолог (умел мордовать на сто ладов), триматург (драматизировал по заказу семейную жизнь, выстраивая супружеский треугольник), экстерьер и секстерьер (первый был просто экс-собакой, а второй занимался содо-мистикой, разновидностью авто-мистики, то есть составления священных обетов, исполняющихся автоматически). Даже физики, уступая моде, снабжали свои аппараты порноприставками.

(Станислав Лем. Кибериада)

На фотографии — проект 90х, т.н. Монробот (т.е. робот Мэрилин Монро — вроде бы рядом со своим японским создателем)

Механические души –
Поехали, Побежали, Погнали.

Но камни не бегают,
камни танцуют с землей.

( Читать дальше )

Карты рисовали взрослые,

( Читать дальше )

Домой возврата нет.

Парило – край. Я шел домой, сверху было солнце. Тёрка, а не подмышки, – зачем я поддался на уговоры их побрить? Тух! Он на меня налетел или я на него – не знаю уж.

( Читать дальше )

Стефан окончательно решил – побег, никаких «кроме»! Тепло спряталось в щелях потрескавшегося мира, а он на гладком месте. Уничтожить его гладкость – тонны дней, тонны ночей! Вспышка – ослепительное сияние: но не вспомнить Стефану, о чем это он. Что тебе, теребить дни? Сжечь на костре свою бесчеловечную музу? – а у нее нет телевизора, нет ключей от квартиры, нет работы и солнечного света в слепых глазах.

( Читать дальше )

Руссу-Чобану В.Г. После трудового дня

«Здесь еще совсем недавно было село, и черепичные крыши небольших домиков органично вливаются в общий архитектурный ансамбль нарождающегося города. Этот новый город – такой радостный, весь открытый солнцу, – результат большого и напряженного труда его строителей, его жителей. Поэтому так радостны лица людей, отдыхающих после трудового дня. Город заботливо вписан в окружающую среду: бережно сохранены его строителями и тянущиеся ввысь деревья, и расстеленная коврами зелень ярких лужаек, и неповторимая прелесть молдавского ландшафта. Город молодой – и художница старается это особо подчеркнуть, изображая на переднем плане весело и беззаботно играющих детей. О них, будущих жителях этого светлого города, думала художница, создавая эту полную света, радостного очарования и большого человеческого тепла картину.»

(Наш современник. Советский художник, Москва, 1979)

Восьмигигабайтный торрент с работами советских художников

Во времена поздней готики и эпохи Возрождения бесы перестали быть скучными, они оставались отвратительными, но становились «всё интереснее». Этот нездоровый интерес со временем, в эпоху романтизма и модерна, перерос в любование бесовщиной (характерным примером является демонический цикл Врубеля). Однако это уже другая тема.

пираты

когда начинается
тогда и я
когда удаляется
сам виноват

( Читать дальше )

Автор нахмурился.
— Не спрашивай, чего я хочу. Думаешь, по моей воле рушатся континенты, думаешь, я хотел такого конца? Это простая логика событий; могу ли я в нее вмешиваться? Я делал, что мог; своевременно предупреждал людей; ведь Икс — это отчасти был я. Я взывал: не давайте саламандрам оружия и взрывчатых веществ, прекратите отвратительные сделки с саламандрами и так далее — ты знаешь, что получилось… Все приводили тысячи безусловно правильных экономических и политических доводов, доказывая, что иначе поступить нельзя. Я не политик и не экономист; я не мог их переубедить. Что делать, по-видимому, мир должен погибнуть; но по крайней мере это произойдет на основании общепризнанных экономических и политических соображений; по крайней мере это совершится с благословения науки, техники и общественного мнения, причем будет пущена в ход вся человеческая изобретательность! Никакой космической катастрофы — только интересы государственные и хозяйственные, соображения престижа и прочее… Против этого ничего не поделаешь.
Внутренний голос помолчал с минуту.
— И тебе не жалко человечества?
— Постой, не торопись! Ведь не все человечество обязательно погибнет. Саламандрам нужно только побольше берегов, чтобы жить и откладывать свои яйца. Они, наверное, нарежут сушу, как лапшу, чтобы берегов было как можно больше. На этих полосках земли останутся, скажем, какие-то люди, не так ли! И будут изготавливать металлы и другие вещи для саламандр. Ведь саламандры не могут сами работать с огнем, понимаешь?
— Значит, люди будут служить саламандрам.
— Да, если хочешь, назови это так. Они просто будут работать на фабриках и заводах, как и сейчас. У них только переменятся хозяева.
— Ну, а человечества тебе не жалко?
— Оставь меня, пожалуйста, в покое! Что же я могу сделать? Ведь люди сами этого хотели; все хотели иметь саламандр; этого хотела торговля, промышленность и техника, хотели политические деятели и военные авторитеты… Вот и молодой Повондра говорит: все мы виноваты. Еще бы мне не жалко человечества! Но больше всего мне было жалко его, когда я видел, как оно само неудержимо стремится в бездну. Прямо плакать хотелось. Кричать и махать обеими руками, как если бы ты увидел, что поезд идет по поврежденной колее. Теперь уж не остановишь. Саламандры будут размножаться дальше, будут все больше и больше дробить старые континенты. Вспомни, что доказывал Вольф Мейнерт: люди должны уступить место саламандрам; и только саламандры создадут счастливый, целостный и однородный мир…
— Сказал тоже — Вольф Мейнерт! Вольф Мейнерт — интеллигент. Есть ли что-нибудь достаточно пагубное, страшное и бессмысленное, чтобы не нашлось интеллигента, который захотел бы с помощью такого средства возродить мир? Ну ладно, оставим это. Ты не знаешь, что делает сейчас Марженка?
— Марженка? Думаю, играет в Вышеграде. Веди себя смирно, сказали ей, дедушка спит. Ну, и она не знает, чем заняться, и ей ужасно скучно…
— Что же она делает?
— Не знаю. Скорее всего, пробует кончиком языка достать кончик носа.
— Вот видишь! И ты готов допустить нечто вроде нового всемирного потопа?
— Да отстань ты от меня! Разве я могу творить чудеса? Пусть будет что будет. Пусть события идут своим неумолимым ходом! И в этом есть даже некоторое утешение — все происходящее свершается в силу внутренней необходимости и закономерности.
— А саламандр никак нельзя остановить?
— Никак. Их слишком много. Им нужно жизненное пространство.
— А нельзя ли, чтобы они отчего-нибудь вымерли? Допустим, среди них начнется какая-нибудь эпидемия или вырождение…
— Слишком дешево, братец. Неужели природе вечно исправлять то, что напортили люди? Значит, и ты не веришь, что они могут сами себе помочь? Вот видишь, вот видишь! Вы всегда хотите иметь в запасе надежду, что кто-нибудь или что-нибудь спасет вас! Скажу тебе одну вещь: знаешь, кто даже теперь, когда пятая часть Европы уже потоплена, все еще доставляет саламандрам взрывчатые вещества, торпеды и сверла? Знаешь, кто днем и ночью лихорадочно работает в лабораториях над изобретением еще более эффективных машин и веществ, предназначенных разнести мир вдребезги? Знаешь, кто ссужает саламандр деньгами, кто финансирует Конец Света, весь этот новый всемирный потоп?
— Знаю. Все промышленные предприятия. Все банки. Все правительства.

Карел Чапек. Война с саламандрами.

Что ты думаешь о его самоубийстве?
Е.Л.: Я считаю, что единственный выход и естественный конец для честного человека в наших условиях. Если ты имеешь честное сознание, ты должен понимать, что ничего тебе не удастся изменить. Чем дальше ты идешь, чем дальше ты расширяешься, как личность, все меньше общего у тебя остается с тем, что снаружи, то есть через некоторое время тебя никто не сможет принимать, ты уходишь просто в вакуум. Если находить какую-то силу, то идешь дальше и становишься, по-видимому, святым.

( Читать дальше )

Твои руки нежные как у девочки. У мужика не должно быть таких рук! Ты на мои посмотри — вот такие у мужика руки. Посмотри как руль держу! Тебе в юридический идти нужно было, я бы помог… может быть. Ты Устенко помнишь? Вот у него руки хорошие. Он юридический закончил и ментом стал работать. Недавно видел его. Они хачей прессовали. Он двоих в «стакан» закинул! Скрутил как улиток зверей, сука, этих. Так с ними и надо! А то русских уважать не будут. И тебя с такими руками не будут уважать. Иди в юридический пока не поздно.

(Николай Кондрашев)

Здесь (свежее) и здесь (опубликованное)

Взгляд на будущее в начале прошлого века


и сейчас

И несколько сбивчивых мыслей по поводу.


( Читать дальше )

Были комиксы "Сталин против Гитлера". Были комиксы про Путина и про Зигмунда Фрейда. Да — вот и про Александра Меня сделали комикс для французской детворы, а там и до нас докатилось.



Читать комикс (уже переведен на русский)

Учебный фильм США о демократии. 1945 год.
К сожалению, на английском и без субтитров.
Основная идея — есть 4 признака демократии. «Истинная демократия» основана по меньшей мере на 2х из них.

Возможно, в будущем удастся найти материалы к этому фильму на русском.